Яблоко от яблони (полная версия). Часть 11
Елена Сергеевна улыбнулась воспоминаниям, чувствуя, что опять начинает возбуждаться, опять ее мозг хочет пошлости и грязи, а пи3да ласки. “Какая же я становлюсь озабоченная! Меня eбли почти два дня, я черт знает сколько раз кончала. и вот опять хочу. ” С такими мыслями она привела в чувство дочку и отправила ее в ванну, а сама перестелила и привела в порядок постель, думая, что хоть матрац и пропитался мочой ее любовников, менять его бессмысленно, все равно обоссут и новый.
Когда чистая и посвежевшая Дашка зашла в спальню родителей, то увидела мамочку, уютно устроившеюся на чистой постели, с раздвинутыми ляжками, лениво подpачивающую натруженную пи3ду и посматривающую в телевизор, где крутилось слайд-шоу из фотографий прошедшей оргии. Елена Сергеевна молча, с улыбкой пальчиком указала дочке на свою пи3ду, умница девочка устроилась между ее раздвинутых ног и начала язычком шлифовать укромные уголки маминой пи3дищи.
– Завтра папа приезжает. ты еще не передумала стать нашей семейной 6лядью? – спросила Елена Сергеевна, глядя на мерно движущуюся головку дочери между ее ног.
– Нет, мамочка, – Дашка подняла голову и посмотрела снизу вверх на мать, – скажи ему, что он может меня eбaть всегда и везде. он будет меня eбать, а я буде тебе вылизывать пи3ду. я же хорошая, послушная дочка. .
Елена Сергеевна с улыбкой опустила головку дочки к своей пи3де.
– Поработай легонечко язычком, я хочу уснуть под твое лизание, – она, закрыв глаза, наслаждалась порхающими движениями языка дочки-пи3долизки. – С тобой никаких проблем, я больше чем уверена, что как только он узнает, что ты 6лядь, и тебя можно и нужно eбать, он соскочит с меня и побежит, чтобы засадить тебе, и ты сможешь ему рассказывать, как тебя eбал дядя Сережа и как ты отсасываешь Димке в подъезде. А вот как он отнесется к тому, что не только дочка, но и жена 6лядь, и ее eбут на нашей супружеской кровати, да еще вместе с дочкой – вопрос.
Елена Сергеевна в раздумье играла волосами шлифующей ее пи3ду дочки.
– Ну и ничего страшного, – девочка оторвалась от лизания и, не поднимая головы, смотря на пи3ду матери, продолжила: – Ну, если психанет и выгонит, будем жить у дяди Сережи или дядя Виталика. Денег твоих нам хватит. Зато eбать они нас чаще смогут. И потом, а может ему и понравиться, что ты тоже 6лядь.
– Думаешь рискнуть и сыграть ва-банк?
– Молодежь! – покровительственно улыбнулась Елена Сергеевна. – Давай сначала на тебе попробуем. если поймем, что ему это нравится и он станет пожестче в сексе, тогда расскажем и обо мне. Лижи, а я попробую уснуть.
И под нежное лизание дочки Елена Сергеевна стала проваливаться в сон.
Утром она проснулась в изумительном настроении, тело сладко ныло каждой клеточкой хорошо проeбанной женщины. Принятые вечером решения вызывали приятную дрожь адреналина и возбуждения. Мысль, что уже вечером ее Володечка всунет Дашке свой xyй, а она будет рядом, вызвала приятную волну утреннего возбуждения. Елена Сергеевна решила, что болеть один день – это моветон, и решила сегодня остаться дома. Дочка на предложение еще день прогулять школу ответила категорическим отказом, дав обещание, что после школы сразу домой, и, чмокнув мать в щечку, выпорхнула из квартиры. Выглянув в окно, Елена Сергеевна увидела Диму, ждущего у подъезда. . вот к нему вышла дочка, и они почти бегом направились в сторону противоположную школе. Дима вел ее дочку к гаражам. .
Почти сразу позвонил муж из аэропорта и обрадовался, что его ждут дома. В суете на кухне время пролетело быстро, звук открывающейся двери застал ее врасплох. Володя начал целовать ее прям в коридоре, что было не в его стиле и удивило Елену Сергеевну. Все прояснилось после обеда, когда муж сам потащил ее в постель и, жадно лапая ее за пи3ду, завел разговор о дочке, уперев ей в живот твердый и горячий, жадно подергивающийся от напряжения xyй:
– Я всю поезду думал о Дашке. получается, что она на самом деле уже давно сосет мальчикам. . а может ее где-нибудь в подвале трахают в очередь. с какой-нибудь подружкой. а если она сделала пирсинг, значит ей это нравиться. ты только подумай! Нашей дочке нравиться сосать, и она старается доставить мальчикам больше удовольствия, ходит всегда готовая принять в рот!
Елена Сергеевна возбудилась моментально и, забыв все вчерашние рассуждения, оказалась верхом на муже, заправила его звенящий от возбуждений xyй в пи3ду и, склонившись к уху, зашептала, не в силах говорить нормально от возрастающего возбуждения и осознания того, что она сейчас скажет мужу:
– Конечно, ей нравиться, милый! Она у нас очень сексуальная девочка. . . – Елена Сергеевна сделав несколько мощных, глубокий движений пи3дой на xyю Володи, чувствуя, как дрожит от возбуждения все тело мужа, продолжала: – Ее два дня подряд eбли на этой кровати два взрослых мужика. пока ты был в командировке, они eбли ее здесь во все дыры, распечатав нашей доченьке очко, заeбывая ее до потери сознания.
Муж тяжело дышал под ней, Елена Сергеевна слегка виляла жопой, чувствуя твердый xyй мужа в пи3де. Чуть приподнявшись, чтобы видеть глаза мужа и его реакцию, она продолжала шептать:
– Еще она сосет на каждой перемене мальчику в школе, а eбут ее два взрослых мужика. она бегает к ним по утрам на отсос, а после школы они развлекаются с ней, eбя ее в рот и пи3денку, а теперь еще в попку. ей все это нравится. . она сама придумывает, как ее еще можно использовать.
Не отрывая взгляда от глаз мужа, она бешено заработала пи3дой на его xyю и стала сладко кончать, не опуская головы, купаясь в внимательных, возбужденных глазах мужа.
– А ты откуда знаешь?
Она поняла, что он уже знает ответ, он обо всем догадался и ждет, когда она расскажет ему.
– Нас два дня eбли вместе. меня и ее. я помогала порвать ей попку. ты уехал, а вечером пришли двое, сосед сверху и его друг. . они eбали нас до вчерашнего вечера, наряжали нас и снимали на видео и фотографировали. я насасывала им xyи, чтобы они eбали нашу дочку, они ссали в ее услужливо открытый ротик, а она улыбалась. .
– Тебе тоже ссали? – Володечка приподнял ее и стал с силой засаживать, так что ее груди стали подаваться вверх.
– Даа! – Елена Сергеевна опять возбудилась от ситуации, разговора и того, как реагировал муж. – Нас под конец заeбли до бесчувствия, о6оссали и ушли. . ох. а когда Дашенька очнулась, она все мечтала, что ты доже будешь eбать ее когда и куда угодно. . ах. . она может будить тебя отсосом. сосать, пока завтракаешь, можешь выeбать ее утром, перед школой. оох. можешь eбать ее вечером и ночью. аах. в рот, пи3ду и попку. ох. теперь она умеет в горло и у нее разъeбанная услужливая попка. ох. . как раз для твоего xyя, милый. .
Муж плавно вытягивал из ее пи3ды xyй. почти полностью. и потом с силой засаживал ей на полную. каждый раз вызывая стон сладострастия.
Володечка не успел кончить. послышались повороты ключа – дочка вернулась со школы. Муж грубо столкнул Елену Сергеевну с xyя и бросился в прихожую. Хлопнула входная дверь.
– Папа! – послышался удивленный голос дочки, потом легкая возня и сопение.
Когда голая Елена Сергеевна вышла в коридорчик, то Дашенька, уже загнутая для eбли, упиралась ручками во входную дверь. . ее плащ и юбка были задраны на талию. . колготки и трусики спущены на ляжки. ножки на высоких каблуках расставлены, максимально растягивая резинку трусиков. Володя так же сильно, как до этого жене, засаживал xyй в пи3ду дочки, придерживая ее за бедра. Елена Сергеевна подошла вплотную к мужу, наблюдая, как блестящий xyй мужа поршнем работает в пи3денке дочери. Дашенька легко и эротично поскуливала и охала при каждом вторжении папиного xyя.
– Спинку прогни! – Елена Сергеевна надавила на поясницу дочки. – Тебя же учили предоставлять себя мужчинам. . вот так. умница. доставь папочке удовольствие. ты же хотела его xyй. . теперь он часто будет в твоих 6лядских дырах. . . ты будешь нашей семейной xyесоской и пи3долизкой, – она похлопывала девочку по трясущийся от eбли попке.
Муж ускорился, вбивая xyй в пи3ду девочки, и Елена Сергеевна поняла, что он сейчас спустит. Она встала на колени сбоку от дочки.
– Спусти мне в рот, милый! – она призывно открыла ротик и высунула язык. .
Когда Володя начал спускать ей в рот, она поймала его взгляд и торжествующе улыбнулась, ощущая на высунутом языке пульсирующую, плюющую спермой зaлупу мужа. Даша опустилась рядом с ней и ждала своей порции спермы и возможности поработать ротиком на папином xyю.
“Вот оно – мое семейное счастье!” – подумала Елена Сергеевна, укладывая залупу мужа с вытекающими остатками спермы на услужливо высунутый язычок сидящей рядом только что выeбанной дочери.
Яблоко от яблони стульчик
Картинка напомнила подслушанный сегодня разговор:
Строительная бендега, обед. Один из работяг смотрит смешные видосики с ютуба, звук слышно всем. Включается видео, в котором, судя по всему, ОнажеМать будит ребенка, совсем мелкого ибо даже говорить еще толком не научился.
Яжмать- “Имярёк, вставай!”
Дитятко- “Иди на х..й!”
Яжмать со смехом- “Вставай, пойдем в садик!”
Дитятко- ” На х..й иди! Иди на х..й!”
Далее в таком же духе.
Один из работяг, назовём его Вася:
“Ха-ха, вот умора, своего что ли так же научить?!”.
А теперь к сути, почему это так запомнилось. У этого Васи, в данный момент, 18 летняя дочь находится в тюрьме за распространение наркотических веществ, судя по всему выйдет не скоро. У неё – двухгодовалый ребёнок, отправленный на госопеку.
Баянометр ругался, я тоже, так что квиты.
Алкоголизм
Моника Белуччи и ее 14-летняя дочь Ева
(150/366) 28 апреля Исаак Ньютон представил формулировку основы основ.
Сегодня Исаак Ньютон изменил ход истории и сформулировал основы важнейшей из наук (важнее филологии, математики, биологии, географии и истории) – физической механики. Это именно та часть физики, с которой вы все сталкиваетесь ежедневно, и именно от столкновения с ее законами ежегодно гибнет множество людей. Всем мамкиным гонщикам вылетающим на встречку и наматывающимся на столбы, хочу сказать: «Либо учите физику и соблюдайте ПДД, либо выкиньте права и не подходите к авто»
Яблоко от яблони
Когда свекровь монстр
Люди бывают разные. Но жизненный опыт и рассказы подруг подсказывают одно – свекрови к виду “хомо сапиенс” не относятся. Их прислали откуда-то с неведомой планеты (или из ада), чтоб отравлять жизнь невесткам. Речь идёт не о мамах мужа. А именно о тех, кого язык не поворачивается назвать никак по-другому, кроме ругательным словом “свекровь”! Речь пойдет о трех типах, с которыми пришлось познакомиться лично. Слава богу, невестками выступала не я!
1. Мой сынуля молодец!
Есть такие дамы, которые целуют детей во все места до того момента, пока чужая наглая женщина не начинает силком тащить сыночка под венец. Куда ты, тебе всего 30! Мы же так хорошо жили вдвоем в однушке!
Эти дамы громко рыдают на свадьбах, звонят по три раза в день, чтобы узнать, как поел, попил и посетил уголок задумчивости нежно любимый мальчик.
Если мальчик начал ходить налево или пить горькую, а также поколачивать жену, то виновата в этом жена. А кто ещё? Сынуля молодец!
У моей одной подруги такая. С виду она может быть нормальной. Коллапс случился после свадьбы! После того, как молодые вернулись из путешествия, в семь утра раздался поворот ключа в двери. На пороге стояла она! Отодвинув сонного сына в сторону, дама прошла в квартиру и первым делом провела пальцем по верхней полке на наличие пыли. Пыль была. Скривив лицо, дама промаршировала в комнату, где спала подруга.
Сдернув одеяло и скомандовал “подъем!”, повела новобрачную на кухню. Там была проведена лекция. Она теперь жена, должна подняться в шесть утра, приготовить завтрак из трёх блюд, прибраться в квартире, привести себя в порядок и тогда будить мужа.
То, что невестка работает с 10 до 19, а сын с 8 до 17 маму не волновал. Как это спать, когда муж есть хочет. В конце она объявила, что к ним приедет пожить тетя Люда из Саратова и ее сын. Мальчику нужно поступать, а эти общаги, а у них все равно двушка. А мальчику нужна женская рука. Дело ж семейное.
К слову, квартира осталась моей подруге от бабушки. И никаких тёть Люд она в ней видеть не хотела.
У “мамы” отобрали ключи, предложили поселить Люду у себя, и вообще, без звонка не приезжать.
3. Мне все должны, я родила!
Если вы выйдете за ее сына замуж, готовьтесь к звонкам в три ночи. Если у мамы схватит сердце, она вызовет не скорую, а вашего мужа. Также она позвонит вам, если ей захочется посадить 10 га картошки на даче, залатать крышу или просто съездить к подруге в другой город. И ей плевать, работаете вы, учитесь или сидите со своим больным ребенком. Мама сказала – делай.
Первая свекровь моей сестры была такой. Каждую субботу в восемь утра супругам предлагалось быть в родительской квартире, где невесту ждали четыре комнаты уборки и стирка.
Пока сестра мыла полы, мама ходила следом и указывала, где еще подтереть. Если было лето, полагалось приехать за мамой и везти ее за 200 километров на дачу.
Там мама лежала в теньке, у нее же сердце, а сын с невесткой копали, сажали, окучивали. В качестве бонуса в конце сезона им вручалась банка огурцов и ведро картошки. Остальное отдавалось дочери, которая появлялась на даче осенью, забрать урожай.
Кроме того, все лекарства, аппараты, бытовая техника, курсы массажа должен был оплачивать сын. Последней каплей стало, когда сынуля забрал заначку жены (та откладывала на недешевые кожаные сапоги) и отнес маме, потому что той не хватало на поездку на курорт. Стоит ли говорить, что за три года брака никакого курорта сестра не увидела, хотя зарабатывала больше мужа? Все деньги уходили на маму. Она поставила вопрос ребром. Муж заявил, что мама у него одна, а она всего лишь жена. Поэтому и пошел вместе со своими вещами по месту прописки.
Яблоко от яблони
Мама плохому не научит
Яблоко от яблони.
Речь пойдет о сыне того фермера-бандита, по совместительству рабовладельца и героя 90х.
Не сложно представить что старший сын, видя какой успех имеет отец, последовал его примеру, в плане неправовых деяний, да и деяний по совести.
В 2014 году щегол убыл в Россию, а конкретно в Москву – опыта набиратся, или попытатся там обосноватся я не знаю, скажу лишь что с таким отцом, и таким воспитанием он явно туда не плитку укладывать поехал(.е. деньги у него были).
Под конец 2014го его, будучи подвыпившего, остановил полицейский, для проверки документов, слово за слово щегол(на то время ему вроде 22 было чтоль) выхватил нож и несколько раз пырнул им полицейского, от полученных ран тот скончался. Щегла поймали и хотели уже основательно за него взятся, но тут на помощь пришел его отец и вернул за 50к$ сына домой(видимо нужные люди сделали запрос о передаче заключенного на родину). Ну и как вы уже догадались на родине у себя он за это не сидел.
Теперь вы знаете за сколько могут убить московского полицейского всякие выродки.
Но на этом его история не заканчивается.
В 2016м году этот кадр, решив, что давненько ничего интересного в его жизни не происходило, решил пойти на “дело”, взяв с собой сверсника(нормального парня который был настолько туп, что ошивался с таким выродком).
Решил он ограбить молодую женщину проживавшую с дочкой лет 8-10, которая вернулась с крупной суммой с заграницы(была пару лет в Турции на заработках – дочка жила у бабушки на то время).
Сверснику он сказал что дома никого не будет, ибо она должна была куда-то свалить с дочкой.
Забравшись в дом они внезапно наткнулись на проснувшуюся женщину. В попыхах он порезал ей горло, услышав крик, обернулись и увидели дочку в шоковом состоянии. Сын бандита, не желая оставатся единственным участником сего преступления, предложил сверснику убить девочку, на что тот попытался воспрепятствовать, мол “она маленькая, зачем?”, на что незамедлительно получил ответ “а после увиденного, она все равно не жилец, посмотри на нее”. Девочка была в шоке со слезами и бледным лицом и практически не сопротивлялась.
Заметив что тот все еще не решается, сын бандита сам порезал горло девочке, заставив того хотя бы потыкать ножем в тело девочки, дабы не оставатся безучастным.
В скоре их поймали, посадили и стали на скорую руку шить дело, ибо уж больно резонансное и жестокое дело получилось. Подключилась столичная пресса.
Родители дурачка, решившего подружится с выродком, были в шоке и не могли поверить в происходящее.
Для начала поясню что по таким делам обычно отправляют чалится на особую зону, куда всех ярых насильников, убийц и прочих сильно отличившихся ссылали. А в соседнем районе была простая тюрячка, куда шушеру местную садили.
Вот обоих до окончания следствия посадили в краевую тюрячку. После, их должны были отправить в гулаг, алькатрас ту самую зону для особо опасных престепников.
Дурачок, не выдержав давления(на него хотели повесить больше, чем он сделал), угрызения совести и отсутствие поддержки от отвернувшихся от него родных, через месяц повесился с предсмертной запиской, о сожалении и о том, что он сделал и чего не делал.
Ну, а сыну бандюка вешатся было взападло, да и пока его отец способствовал его комфортным условиям, жить было можно.
А отец его успешно засылал донаты чемоданы различным персонажам:
-местным мусорам чтоб не перевели в другую тюрягу
-столичным мусорам чтоб не перевели в другую тюрягу
-чтоб смотрители тюрячки его не обижали
-чтоб соседи его с любовью не будили и в душе мыло не поднимал.
Так почти год тянулось, но из-за резонанса местным блюстителям порядка пришлось подчинится вышестоящим органам и перевести его в тюрячку для особо опасных преступников.
Но и там засылались чемоданы, уже в основном чтоб его не пустили по кругу, за то что он маленького ребенка убил.
Как я уже писал в своем предыдущем посте, его отец умер в начале 2017го незавидной смертью, после чего его проблемный сынок, тщательно оберегавший свои отверстия, остался без покровительства.
Дальнейшая судьба к сожалению неизвестна.
pervertfiction
pervertfictionЭротическая проза без особенных претензий.
Во-первых, это фанфик по “My Little Pony: Friendship is Magic”, права на который принадлежат Hasbro и Лорен Фауст, да продлят небеса их дни. Я ни в коем случае ни на что не претендую. Фанфик с хуманизированными персонажами, обращаю ваше внимание, если это неочевидно.
Во-вторых, это, что называется clop-fic; мои постоянные читатели знают, что я обычно пишу, и это не исключение – беззастенчивое PWP на тему спанкинга. Ничего непосредственно сексуального, но давайте на всякий случай считать, что рейтинг NC-17.
В-третьих, если вы считаете, что сочетание “во-первых” и “во-вторых” – это богохульство, надругательство над всем чистым и добрым и так далее, – пожалуйста, не читайте этот текст и всё. Сохраните мои и свои нервы. Я не хочу расстраивать никого этим фиком. Всегда рад критике, но – критике текста, а не темы или фандома, поскольку это вопрос вкуса и единственно его. Спасибо за понимание.
И, в-четвёртых, – я действительно очень рад буду комментариям. Если осилю – хочу написать серию, изначально планировал только по mane six, но в итоге идей появилось больше. Писать ли по второстепенным поням? Писать ли только по одному фику на персонажа или сколько пойдёт? Есть ли пожелания по пейрингам? В общем, скромно надеюсь на фидбек. Приятного прочтения.
Грохот, звон стекла, треск и хлюпанье совершенно заглушили тихое испуганное «ой», вырвавшееся у Эпплблум через мгновение после того, как из её рук вырвалась слишком тяжёлая для них жестяная банка с гвоздями. А ведь поначалу идея попробовать себя в качестве дизайнера по интерьеру и покрасивее расставить вещи в таком скучном сарае казалась очень привлекательной. Ну действительно, какое-то разнообразие не помешало бы – гвозди около шурупов, инструменты в углу, товары для завтрашней ярмарки вдоль свободной стены невыразительным рядком, – вот Эпплблум и решила расположить всё чуть динамичнее, чтоб были яркие пятна и всё такое… Банка с мочёными яблоками, плавающими в янтарном соке, отлично смотрелась рядом с блестящей жестянкой для шурупов, наклонённые вилы придали композиции динамизм, осталось только подпереть их бочкой с сидром… Девочка так и не поняла, что именно произошло – то ли вилы оказались неустойчивы, то ли полочка для гвоздей и шурупов не выдержала возложенного на неё веса, – так или иначе, что-то рухнуло и увлекло за собой всё остальное, и теперь девочка с ужасом наблюдала смесь из столярных инструментов, раздавленных яблок, осколков стекла и обломков бочки в быстро впитывающейся в землю луже сидра.
-Ой-йой! Сахарок, ты цела? – раздался за спиной взволнованный голос, и через мгновение Эпплблум оказалась в объятиях старшей сестры, а ещё через пару секунд та сосредоточено осматривала и ощупывала девочку в поисках ссадин, вывихов и переломов.
Таковых не нашлось, и Эпплджек с облегчением выдохнула… А потом огляделась вокруг. Её младшая сестра вжала голову в плечи и закусила губу. По её вине погибла большая часть товаров, которые завтра должны были попасть на ярмарку, не говоря уж о жутком бардаке; а Эпплджек относилась к делам фермы очень серьёзно.
-Это что такое? Что за кавардак, э?! – девушка нахмурилась, и Эпплблум ещё сильнее сжалась под суровым взглядом зелёных глаз.
-Ну… я пыталась… Навести порядок… И вот… Всё упало… Прости, сестричка… – промямлила девочка, краснея и бледнея одновременно (так что можно было подумать, что бедняжка страдает от лихорадки). Краснея – поскольку ей было действительно стыдно, что она так подвела семью и испортила результаты многодневных трудов, а бледнея – поскольку знала, что сейчас будет, и, сколь угодно заслуженная, предстоящая процедура её пугала. И предчувствия не обманули Эпплблум.
-Ну, хорош порядок, ничего себе. Ладно, раз уж сама призналась, что виновата, то знаешь, чего тебе полагается. Заголяй попу и дуй сюда, – хмуро потребовала Эпплджек, усевшись на куб сена и похлопывая по своему крепкому бедру.
Да, Эпплблум знала и прошаркала к сестре самым унылым образом. Чувствуя, как по спине бегут мурашки, а в глазах предательски щиплет, расстегнула помочи и позволила потёртым шортам соскользнуть к покрытым ссадинами коленкам… Ещё мгновение, чтоб собрать мужество в кулак, тяжёлый вздох, и девочка улеглась животом поперёк колен старшей сестры.
Всё ещё хмурая Эпплджек положила левую руку на лопатки девочке, чтоб придержать, если (или, вернее – когда) она начнёт брыкаться и вырываться, а правая потянула за резинку детских трусиков в яблочках, отправив их вслед за шортами. Эпплблум нервно сглотнула – по голой попе это серьёзно, ой-ой!
Откинув пшеничного цвета косу за спину, чтоб не мешалась, девушка без дальнейших предисловий (ну кто может вытерпеть эти нотации? Малышка и так знает, за что получает) подняла руку и звонко шлёпнула по оголённым ягодицам. Эпплблум удалось не вскрикнуть, но ноги всё-таки брыкнули воздух – шлепок был весьма чувствительный. А блондинка, не теряя времени, замахнулась вновь…
После первого шлепка, пришедшегося ровно в серединку пока что бледной попы, ладонь Эпплджек попеременно опускалась то на правую, то на левую половинку. Рука у девушки была тяжёлая – слабачек на ферме не держат, и, хотя она ни за что не позволила бы себе повредить Эпплблум, но полагала, что наказание должно быть ощутимым, в том и смысл, так что попка незадачливой декораторши быстро розовела. Поначалу боль причиняли лишь сами шлепки (что уже было достаточно неприятно), но вскоре нашлёпанную кожу мучительно жгло без остановки (а уж резкое прикосновение сестринской ладони стало куда как ощутимее). С каждым шлепком Эпплблум ёрзала всё энергичнее и хныкала всё явственнее, ножки молотили воздух так отчаянно, что одна из сандалей девочки слетела и со стуком ударилась в стену сарая. Наконец, когда ей уже казалось, что на её пятой точке костёр развели, Эпплблум не выдержала и разревелась.
-Ааа. Прости! Ну Эпплджек! Не надо! О-оой! Ну хва-а-атит!
Раз выпущенные, слёзки текли по раскрасневшимся от стыда и рёва щекам ручьями, тонкие руки и ноги так и мелькали в воздухе, а несчастная попа уже напоминала пару отличных спелых яблочек, но рука старшей сестры неумолимо взлетала и опускалась снова и снова ещё целую вечность – по крайней мере, по мнению Эпплблум, хоть вообще-то её досталось ещё шлепков пять, не больше. Наконец твёрдая рука, прижимавшая девочку к сестринскому колену, исчезла, и малышка вскочила, ещё продолжая громко всхлипывать и подвывать, «затанцевала», и боясь прикоснуться к пылающему задику, и пытаясь потереть измученную кожу. Эпплджек вздохнула, встряхнула утомлённой ладонью, уже совсем не выглядя сердитой…
-Ну, надеюсь, ты это запомнишь и в следующий раз спросишь у старших прежде, чем браться за такие вот перестановки, – вроде бы упрёк, но произнесённый примирительным тоном, и глядела Эпплджек на с трудом и ойканьем натягивающую на пострадавшую попу трусы и шортики сестрёнку очень сочувственно. Девушка потянулась к ней, чтоб помочь (и, возможно, обнять да окончательно помириться), но Эпплблум отстранилась, сердито шмыгнув носом и глядя на сестру исподлобья.
Ещё бы – попа ой-ой-ой как болела, а эта злюка всё шлёпала и шлёпала, а ещё сестра называется! Эпплблум, конечно, знала, что виновата, что шлёпку заслужила, но сестричка-то, которой она доверяла, которой восхищалась, самая клёвая сестра на свете, – она же могла бы быть и помягче! Едва сдерживая слёзы – на сей раз слёзы обиды, а не боли, – Эпплблум поспешно подхватила упавшую сандалию и выбежала из сарая прежде, чем Эпплджек успела её остановить.
Полчаса спустя, когда девочка тихо плакала от несправедливости мира (и постепенно утихающей боли в ягодицах) в кустах под окнами кухни, она вдруг расслышала доносящиеся оттуда голоса. Вообще-то доносились они уже некоторое время, но Эпплблум была слишком погружена в своё горе, чтоб обратить внимание – а вот сейчас не обратить его было нельзя, ведь обсуждалось что-то, касающееся её самым непосредственным образом.
-…и даже сидр?! – в скрипучем голосе Бабули Смит слышались неподдельные ужас и возмущение, – До сих пор? Что ж ты, не знала, что ярмарка завтра?!
-Прости, Ба, – а голос Эпплджек, к немалому удивлению её младшей сестры, звучал виновато, – Я думала, что успею, но так закрутилась с девочками…
-…с девочками, что совсем забыла о делах, – сокрушённо признала Эпплджек, вертя в руках шляпу и немилосердно загибая поля.
Врать бабушке ей совсем не хотелось, но выбора у девушки не было. Скрыть произошедшее было невозможно – ферма, конечно, выставит что-то на ярмарку за счёт уже начатой подготовки к следующему базарному дню, бессонной ночи за работой и запасов, но меньше, чем всегда, это уж точно. А говорить Бабуле, как обстоят дела на самом деле… Эпплджек ничуть не сомневалась, что старушка искренне любит каждого из своих многочисленных потомков, и что она – лучшая бабушка в мире, но это не меняло того, что Бабуля Смит умела быть строгой и требовательной. Расшалившаяся Эпплблум заслуживала наказания (конечно, девчонка и так понимала, что виновата, только нужно, чтоб она это ещё и запомнила), а бабушка, конечно, не сделала бы ей ничего дурного, но… Но она была строгой фермершей старой закалки, и у Эпплджек задница чесалась при воспоминании о том, как Бабуля пару раз по-настоящему на неё сердилась, и – хотя, наверное, это было бы на пользу – она не хотела, чтоб ещё такая маленькая сестрёнка узнала, каково это, на своём опыте. Да и разочаровывать бабушку, души не чаявшую в младшей внучке, не хотелось… Воспитательную работу она провела с Эпплблум сама (ох, как девчонка на неё посмотрела! Конечно, по такому случаю пришлось нашлёпать крепче обычного, но неужто малышка обиделась всерьёз. ), а теперь пришло время сообщить о проблеме старшим. Конечно, Эпплджек и в страшном сне не приснится забыть об обязанностях из-за развлечений, но как ещё объяснить, почему товара для ярмарки недостаёт?
-Эпплджек! Наша семья выращивает и продаёт яблоки в Понивилле уже семьдесят лет, – как всегда, когда она говорила об этом, тон Бабули стал торжественным и даже величественным, – и когда мы начинали, я была в твоём возрасте. Я, может, и стара, но помню, каково быть такой молоденькой девчушкой, помню, сколько хочется успеть… Да только это никогда не мешало мне выполнять свои обязанности! Никогда я так не подводила семью и ферму! А если что недоделывала (куда как меньше, чем моя внученька теперь!), то папка напоминал мне об ответственности самым что ни на есть эффективным путём. И если уж провинилась, я никогда не бывала для этого слишком взрослой – и ты, дорогуша, не слишком взрослая!
-Да, Ба… – тихо отвечала Эпплджек, ещё сильнее смяв шляпу. Задница чесалась ещё и по этой причине – она знала, что кто-то должен будет получить от Бабули примерную выволочку.
-Поди срежь прут, внученька, да не халтурь… Ох, разочаровала ты меня, – закончила Бабуля неожиданно старческим, усталым и печальным голосом.
-Да, Ба, – чуть не плача, Эпплджек поспешно выскочила из кухни. Этот тон и слова о разочаровании задели её куда сильнее обещания трёпки.
Только чудом девушка направилась к соседнему кусту, миновав тот, где замерла её рыжеволосая сестрёнка. Тяжело вздохнув, присела на корточки, достала верный перочинный нож и срезала длинную, гибкую ветвь бес сучков. И, на ходу очищая её от листьев, поплелась обратно.
На кухне Эпплджек подала розгу Бабуле и без напоминаний – к сожалению, она хорошо знала, что ей предстоит – перешла к следующему необходимому пункту: приспустила джинсы, а следом и трусы, оголив крепкий задик, а затем перегнулась через высокую спинку стула, улёгшись грудью на столешницу, чтоб ещё и выпятить эту округлую часть тела. Тем временем бабушка пару раз взмахнула свежесрезанным инструментом на пробу, и от свиста у Эпплджек каждый раз по спине и тому, что пониже (хотя прямо сейчас – скорее повыше), бежали мурашки. Девушка не без оснований считала себя довольно храброй, бестрепетно противостояла на родео самым могучим быкам, но сейчас ей было страшновато… Да что там – ой как страшно! Как в детстве, потому что уж очень похоже это всё было на такие же моменты пять, шесть, восемь лет назад… Девушка закусила губу и покрепче вцепилась в столешницу.
-Ну, девонька, чтоб не ленилась и о времени больше не забывала… – мрачно проговорила Бабуля, и в ягодицы её зажмурившейся внучки со свистом впился прут.
Ничуть не менее больно, чем в детстве! Девушка не вскрикнула, только слегка вздрогнула, но хотелось-то завопить в голос. Жгучий удар пробирал от макушки до пяток самым воспитательным образом. А пока ровно поперёк полушарий блондинки наливался пунцовый экватор, старушка, примерившись, вновь занесла прут…
Бабуля вырастила не одно поколение семьи Эппл, так что в её опыте никто не мог бы усомниться, и, несмотря на возраст, её руки силы не растеряли, – так что молчание Эпплджек продлилось не слишком долго. Резкие вздохи сквозь стиснутые зубы с неизбежностью урожайных циклов сменились громкими вскриками. Убегать Эпплджек бы ни за что не стала, но попа по собственной воле заёрзала, безуспешно пытаясь уйти от жалящих прикосновений, а ноги, то одна, то другая, раз за разом резко сгибались, пиная воздух, как у норовистой коровы при неумелой доярке. Непрошеные слёзы потекли по веснушчатым щекам, как ни загоняла их девушка обратно. А прут всё взлетал и опускался с жутким неумолимым свистом, раз за разом впиваясь в мягкое место якобы ленивой девицы и помечая его всё новыми и новыми малиновыми полосами…
Наконец, Эпплджек не выдержала (да и никакие терпение и храбрость не перешибут полувековой опыт воспитания), и ритмичные вскрики перешли в умоляющие и обильно сдобренные вопли, звучащие совершенно так же, как пять, шесть, восемь лет назад… «Ой-ой-ой, Бабуля, пожалуйста. Ааай, прости!! Ну Бабулечка. Ой, не могу! Ну Ба-а-а. » А гибкий прутик всё находил нетронутые места на отчаянно вихляющейся попе…
Но вот, отсчитав ровно две дюжины лозанов, бабушка сочла, что даже столь вопиющее манкирование обязанностями наказано достаточно, и разрешила незадачливой внучке разогнуться. Что та и проделала не без труда, а затем, шмыгая носом, обернулась, чтоб оценить масштабы ущерба, причинённого её пылающей болью заднице – если верить ощущениям, от неё ничего не осталось. На деле же опытная рука Бабули направляла розгу так умело, что кожа нигде не лопнула, но пунцовые полосы покрывали попу и верхнюю часть бёдер столь густо, что бледной кожи там почитай что и не осталось. Ещё недели полторы в седло точно не сесть… Да и на стул в ближайшие пару дней – едва ли.
-И чтоб больше не то что такого, а даже малейших проволочек не устраивала. Не позорь семью Эппл! Ты же наша наследница, – голос Бабули, вертевшей в морщинистых руках измочаленный прут, пока внучка, скрипя зубами, натягивала джинсы на истерзанный зад, вдруг потеплел, и она, приподнявшись на цыпочки, чмокнула девушку в мокрую щёку, – Тебе ж фермой потом руководить, понимать должна… Ладно, иди отдышись пока, а потом будем как-нибудь навёрстывать…
-С-спасибо, Ба, – смущённо пробормотала Эпплджек, поцеловала в ответ сухую старушечью щёку и, боясь разреветься вовсе не от порки, побежала к себе в комнату. Там она плюхнулась на кровать, не снимая покрывала, вновь спустила до колен джинсы, страшно натирающие и без того пылающую кожу, и уткнулась лицом в подушку, стараясь унять слёзы. Девушка ничуть не жалела о своём решении, но попа в результате болела немилосердно.. А ещё Эпплблум… Вспомнив ненавидящий взгляд сестрёнки, Эпплджек почувствовала, что вот сейчас по-настоящему разревётся, но тут тихо-тихо скрипнула дверь, а потом маленькие ручки крепко-крепко обняли лежащую девушку.
-Прости меня, а? Я тебя люблю, сестричка, – и заплаканную веснушчатую щёку вновь поцеловали, на этот раз не старческие, а детские губы.
И потом всё было хорошо.
Читать онлайн “Яблоко от яблони” автора Злобин Алексей Евгеньевич – RuLit – Страница 9
Мысли разбегаются, не поймать. Сижу на балконе, обхватив башку руками, – решительно не помню, зачем проснулся.
– Лёшка, желаю тебе по случаю рождения, чтобы завалило работой, завалило так, чтобы не думать, – чье-то поздравление с утра, не помню чье.
Ужасная жара стоит над Москвой уже неделю.
Женя-дед идет со встречи с Женей-внуком. Автобусов нет, ноги не слушаются. Остановился передохнуть. Подступающая болезнь и постоянная тревога – он не работает: не ставит спектакли, не учит студентов, не снимает передачи. Раз в месяц ходит за подачкой-зарплатой и сутками сидит дома. И уже не понятно – болезнь от тревог и бездействия или наоборот. Его все угнетало, он стремительно старел, и тут позвонил Музиль.
Когда на дипломе в театре на Волге я из постановщиков попал в ассистенты, отец писал, чтоб морально поддержать, как трудна роль «второго». Как важно точно уловить психологию «второго», как он двенадцать лет был «вторым» у Музиля. Эти годы с восторгом вспоминают три режиссерских курса, разные главрежи театров страны, и благодарят отца. Этого он не написал, это я сам слышал от его учеников-режиссеров. «Как важно научиться психологии „второго“, и как важно при этом не потерять себя». Они с Музилем пятнадцать лет не слышали друг друга:
– Сан Саныч. Женя, слушайте, мне тут сунули курс, а второго педагога нет, все так внезапно, и я, конечно, сразу позвонил вам. Вы свободны сейчас?
И у отца тут же перестали болеть ноги, он танцевал, позвал маму и меня и плясал, что-то весело напевая, он помолодел на те …дцать лет, что они не виделись с Музилем. На следующий день, резко встав со стула, он упал, ударился головой. Все определилось само собой – все несводимые аргументы, не ловящиеся за хвост мысли, вся необъяснимость жизни, эта психология «второго», этот страх признать себя неудачником.
Неудачником? Природа щедро одарила его талантом, и не только художественными способностями и мощной режиссерской доминантой, которую в бездействии приходилось подавлять, но исключительным педагогическим даром, удивительным искрящимся остроумием, чувством юмора, легкостью и глубокой добротой сердца. Но подавляемая бурлящая энергия, ощущение несостоятельности, обида…
Я тоже был вторым, у Германа. Как-то в минуту ссоры он сказал: «Я думал тебе помочь. Твой отец был самый талантливый на курсе – самый. Но из него ничего не вышло». Вот, думал, никогда не прощу этого Герману. Простил. И благодарен – горькие слова полезней сладких. Нет никакой «психологии „второго“», есть профессия, и все.
Я с равным восхищением и нежностью вспоминаю репетиции отца, его озаренность в работе и наши разговоры, вернее, его монологи – рассказчиком он был гениальным. И Германа я любил в первую очередь – что отца напоминал, что одного круга, – он другой, но из той же связки: «Ты сын моего сокурсника, и я приглашаю тебя на площадку»… Это и было для меня пропуском, то есть не почему он, Герман, меня позвал, а почему я пошел: быть рядом с отцом, когда его уже не было рядом. Но чаще вспоминаются не репетиции отца, не его монологи, а то, как он кормил птиц по утрам, как мог заговорить с собакой на улице, как дурачился по телефону: «Алле, на проводе! Дорогая малютка, поговорим о ерунде…» Профессия – вещь социальная, но не в каждом социуме выскажешься. А любовь – она безусловна.
Ломит голову – сгущаются тучи, будет гроза. И радостно, что, прорываясь в духоте и зное этой недельной стоячей жары, лишь начал о ней писать – пошли предвестники прохлады.
В том июле родился сын, а в сентябре заболел отец. У меня начался III курс.
Вадим Сергеевич шел походкой недострелянного интеллигента по улице Моховой с очередного занятия по мастерству. Я – следом, дожевывая скопившуюся зевоту.
– Женя, почему вы спите?!
Он оговаривался и по забывчивости называл меня Женей: сперва путал с отцом, они были хорошо знакомы в молодости, потом с сыном. Вадим Сергеевич обожал свою внучку, и, когда у меня родился сын, он все расспрашивал: «Как поживает Женя?»
– Я не сплю, Вадим Сергеевич, вы закончили на том, что во Владивостокском драмтеатре директор вам сказал…
А сам уже просто не мог часами слушать рассказы о творческой биографии мастера. Я понял: пора что-то решать.
– Вадим Сергеевич, по семейным обстоятельствам ухожу в академку.
Это была уважительная причина, позволявшая не обижать его, а ему не обижаться на меня. Я подал в ректорат заявление, решив – переведусь двумя курсами младше, лучше хоть месяц, но у Музиля, чем эти пожизненные лекции. И как знаменательно, что я приду учиться к Музилю, это порадует и поддержит отца – к Музилю!
Яблочко от яблоньки (12 стр.)
А с другой стороны, его дот – правый фланкирующий полукапонир и, значит, должен смотреть почти точно на юг. Это если взорванные центральные капониры ориентированы строго на восток. А если удар ожидался с юго-востока, от Москвы? И вообще, с чего он решил, что солнце показывается по вечерам? Часы у него стоят, всякое представление о времени – потеряно. Конечно, солнце, когда смотрит в его окно, стоит низко, но в октябре оно высоко и не поднимается.
Ефим криво усмехнулся. Вот так – три минуты логических заключений, и запад с востоком поменялись местами. Самого себя можно убедить в чём угодно, было бы желание.
Чуть слышный шорох коснулся слуха. Ефим замер, мгновенно подобравшись. Палец напрягся на кнопке фонаря словно на спусковом крючке. По-прежнему вокруг было темно, но в этой темноте кто-то двигался. Тихо, слишком тихо для человека.
Ефим направил фонарь на звук и судорожно вдавил кнопку. Яркий луч рассёк ночь, вырвал из небытия кусок склона, примятую потоптанную траву и яблоко, катящееся вниз с холма.
– Стой! – заорал Ефим, вскочив и описывая фонарём дугу вокруг того места, где двигалось яблоко.
Потом он сам не мог понять, кому кричал в ту минуту: мерзавцу, подпустившему живой биллиардный шар или самому яблоку.
Вокруг никого не было, не только людей, но даже трава не шелохнулась, потревоженная каким-нибудь мелким существом, на которого можно было бы списать происходящее. Яблоко лениво прокатилось ещё немного и замерло неподалёку от стоящего под яблоней Ефима.
Луч фонаря скачками шарил по окрестностям, стараясь высветить хоть кого-нибудь, хоть что-то, на что можно выплеснуть злобу и растущий страх, на кого можно закричать, облегчив душу, кого можно ударить или хотя бы просто обвинить в творящемся вокруг молчаливом и спокойном безумии. Но не было абсолютно никого и ничего, кроме яблока, которое лежало, полупровалившись в случайную ямку. Взглянув на него, можно было смело утверждать, что оно выросло здесь, созрело, упало с ветки в мягкую траву и откатилось вверх по склону. На пару шагов, не больше. Давно замечено, что яблочко от яблоньки не далеко катится.
– Вот, значит, как… – произнёс Ефим, нагибаясь. – Значит, прогуляться захотелось. Дубовый листок оторвался от ветки родимой… Нет уж, пойдём-ка домой.
Ефим обтёр яблоко рукавом ватника, спрятал в карман. Подошёл к доту, посветил фонариком в амбразуру. Окно открыто, правильно, он сам открыл его перед уходом. Дверь тоже распахнута, снаружи она не запирается. Вот только кто мог притащить яблоко из нижних галерей, пропихнуть через амбразуру и так точно направить под ноги сидящему сторожу?
Замок на внешних дверях был не тронут, листочек в контрольке – цел. Ефим заперся изнутри, перевесив контрольный замок на дужку засова. Пройдя как сквозь строй мимо рядов ящиков, вышел в дот, закрылся и заставил дверь кроватью. Извлёк пойманное яблоко, положил на свет. Долго и пристально разглядывал его, потом предложил:
Ответа не было. Совершенно обычное яблоко лежало на столе. Когда-то это сорт был очень популярен на Московском и Петербургском рынках. Назывался он «чёрное дерево», поскольку кора яблонь, на которых он рос, отличалась тёмно-бурым, почти чёрным цветом. Яблоко непритязательное на вид: мелкое, одноцветное, лишь чуть подкрашенное тусклым румянцем, кожица исчерчена тонкой ржавого цвета сеткой. Зато аромат выше всех ожиданий – с лёгкой пряностью свежей малины. И хранятся яблоки до середины зимы, и путешествия переносят с лёгкостью, и даже, как видим, сами порой путешествуют.
Ефим достал широкий кухонный нож, протёр лезвие полотенцем. Яблоко безучастно лежало на столе.
– Ну, как знаешь, – произнёс Ефим и рассёк яблоко пополам.
Яблоко распалось на две половинки, и больше ничего не произошло.
Скрыв разочарование, Ефим продолжил исследование. Внимательно осмотрел срез: плоть белая, мелкозернистая, семенные гнёзда узкие, глубоко уходящие в тело плода. В каждой камере помещается по одному толстому, хорошо сформировавшемуся семечку. Ефим срезал тончайший до прозрачности ломтик, осторожно, словно яд брал в рот, попробовал. Вкус, пожалуй, излишне островат, не улежалось ещё яблоко, в пору войдёт недели через две. Вот, кажется и всё. А что, собственно, он собирался найти?
Ефим изрезал яблоко на мелкие кусочки и выбросил в ведро с картофельными очистками и прочим кухонным мусором.
Он проснулся, когда в секторе обстрела начало светлеть. Оставленное со вчерашнего дня тесто кисло в деревянной лоханке, присыпанные сахаром ломтики розмарина потемнели и дали сок. Тесто Ефим выкинул, неудавшуюся начинку отправил в посудину, где бродил яблочный уксус. Обидно, но больше такого не повторится. Пусть хоть бомбёжка, хоть прямое попадание в бронеколпак, но завтрак, обед и ужин состоятся вовремя. Штрудель он испечёт потом, а сегодня сделает яблочно-картофельные галушки. Жаль к ним нет кровяной колбасы. Но можно открыть баночку колбасного фарша.
Прежде чем взяться за готовку, Ефим выглянул наружу. Отблескивающее пурпуром пятно под яблоней было видно издалека, и не стоило гадать, что это там режет глаз.
На этот раз, чтобы выяснить принадлежность найденных яблок, пришлось перерыть весь определитель. Первым плодом оказался брейтлинг, известный также под названием «красный кардинал». Под дальним деревом отыскалось красно-оранжевое гранатное яблоко, оно же – зимняя титовка. Справочник утверждал, что брейтлинг особенно вкусен в печёном виде, и Ефим понял, что надо делать.
Казнь! Причём не просто казнь, а децимация! Весь виновный сорт должен быть наказан. Конечно, ему не управиться даже с каждым десятым, но всё равно, за бегство одного яблока должны отвечать все.
Где лежит гранатное, Ефим не знал, зато отыскал пяток картонных коробок с брейтлингами и, не выбирая, отсчитал десять штук яблок.
– Так будет с каждым! – заявил он громко.
Настроение было праздничным. Он, наконец, нашёл противника и теперь занимался делом.
– Яблочко, яблочко, – пел Ефим, – соку спелого полно!
…жестяной трубкой извлечь из целых яблок семечки, разложить подготовленные плоды на противне…
Яблоко от яблони
Урок литературы. Холодный класс. На стене портрет Пушкина, написанный любителем-живописцем, не лишенным чувства юмора: на руке классика электронные часы. За окном ночь. Не ночь, конечно, – зимний короткий день. Мы читаем “Жертвоприношение Исаака”.
– Затем он поднял нож.э.. – бубнит Косенко – чтобы заколоть сына – Но когда… он хотел опустить… нож вдруг услышал голос с неба это был ангел…
– Как?! Не понимаю! – восклицает Ольга Николавна – Ну как можно убить своего ребенка? Ерунда!
Она хорошо знает сюжет библейской истории, но с каждым годом сцена жертвоприношения возмущает ее все больше. Ей тридцать пять, а детей нет. Будь у Ольги Николавны сын, она сама кого угодно сожгла бы на костре. Любого, кто посмеет обидеть его. На материнстве Ольги Николавны крест поставил порок сердца.
Куда направить нерастраченную любовь? Ольге Николавне есть о ком переживать. Двадцать восемь душ, и каждая душа требует контроля. Ольге Николавне есть от кого получать удары в спину.
Она любит каждого из нас какой-то вынужденной любовью. У многодетной матери нет выходных. Нет выходных и у Ольги Николавны. Мы находимся под ее пристальным вниманием. Всегда.
Урок математики. Раздается дребезжащий долгий звонок – ничего нет мелодичнее и прекраснее этого звука. Она уже здесь, у стола математички – судорожно листает журнал и о чем-то перешептывается с грымзой. Я не понимаю: как ей удается так быстро преодолеть два лестничных пролета и пройти по тридцатиметровому коридору. Ее кабинет на первом этаже. Царство грымзы-математички – на третьем.
Я выбегаю из школьного плена на улицу. Папа, уставший и рассеянный, встречает меня. Мы уходим подальше от этого казенного холодного дома. И вдруг перед нами возникает она…
– Здравствуйте, мне нужно с вами очень серьезно поговорить – произносит Ольга Николавна. В ее словах страх надвигающейся беды, а в глазах – решимость предотвратить ее любой ценой. – У Маши тройка по математике. – с такой трагичностью обычно произносят что-то вроде: «Ваша дочь употребляет наркотики».
Она еще что-то долго говорит, в чем-то убеждает его. Папа проникается серьезностью ситуации. Смиренно, но с достоинством кивает. Все выходные я провожу за учебником математики.
Мы все для нее дети. А любимый сын Ольги Николавны – Рома Косенко. Рома – потомственный двоечник. Его отец был двоечником, его мать была двоечницей. Думаю, и дед в свое время не стремился к знаниям. Такие как Рома, хромая, ковыляют до девятого класса, и прямиком в бурсу. Бурса передается по наследству. Это только в книжках встречаются сыновья столяров, маляров и шахтеров, ставших, благодаря упорству и труду, инженерами, учителями, врачами. В реальной жизни все проще. Яблоня от яблони…
Рома – белокурый, голубоглазый и беззлобный. Но учителя его не любят – уж слишком туповат. Точнее, он был туповатым тогда, в начальных классах, когда властвовала эта крикливая дама, общающаяся на языке подзатыльников и пинков. Как ее звали, не помню… А при Ольге Николавне Рома оживился. Оказалось, не так уже и безнадежен.
Когда я вижу слова «коснуться», «прикасаться» вспоминаю ее. Точнее, тот день, когда мы два часа кряду писали словарный диктант.
– У всех хорошо! Молодцы! Только вот Рома, Лена, Максим… Ребят, соберитесь! Так, пишем. Прикосновение к проводам, касаться земли…
Мы пишем диктант десятый раз и будем писать его до тех пор, пока все не уяснят правило “кос-кас”. Никто не острит, не поддевает двоечников. К слову, они уже не двоечники, а почти хорошисты.
Мы пишем. Раньше “отстающие” подверглись бы нападкам мелких провокаторов, в первую очередь Лена, давно и прочно занявшая место изгоя – место, которое никогда не бывает вакантным. Но Ольга Николавна заразила нас терпением и любовью. Этот долгий диктант заканчивается тогда, когда даже Ларицкая понимает, в чем разница между “коснуться” и “касаться”.
Все искренне радуются за Лену. И за Рому – у него выходит четверка по русскому. У этого яблока есть шанс отскочить подальше от яблони – Ольга Николавна полна решимости, она сделает все, что в ее силах. Говорят, бездетные женщины чаще мечтают не о дочери, а о сыне, причем голубоглазом и белокуром.
Лена Ларицкая презрение окружающих унаследовала от родителей, выпивающих систематично и редко вспоминающих о своих детях. Иногда мать делает перерыв. Тогда она пытается компенсировать утраченное в пьяном бреду, обращает взор на дочь и приступает к своим обязанностям.
Но алкогольный стаж слишком велик. Ларицкая-старшая бездарно играет роль матери. Десятилетнюю дочь, не раз ночевавшую на улице, она берет, как первоклашку, за руку и ведет в школу. По пути покупает ей мороженое. Затем спешит на работу с чувством выполненного долга. На Лену этот спектакль не производит впечатление. От этого уродливого, неправильно устроенного мира ее защищает толстая стена безразличия. Лена медленно и лениво ест мороженое. Кажется, она не чувствует его вкуса. Организм матери тем временем требует спиртного. С каждым днем настойчивее. И вот мать снова в алкогольной эйфории. Лена идет в школу одна. Без мороженого и без мамы. На ее лице все то же безразличие.
– Ребята, только представьте! Мать привела домой чужого мужчину – в классе тишина, мы думаем, но не представляем. Наши матери спокойные и уставшие женщины, чужих мужчин домой не водят. – Девочка едет одна, поздно, в другой город к отцу. Ребят, не обижайте Лену, поддержите, помогите ей.
Накануне Ольга Николавна встретила в трамвае Лену. Та ехала к отцу – он работает сторожем на птицефабрике, что за двадцать километров от города. Запущенный пьянчуга с жалким, потерянным взором. Но он отец и уж куда лучше чужого мужика в ободранном трико, главного участника маминого фанатичного застолья.
Склонение числительных подождет. Правила можно и после выучить. А вот чувствовать, понимать, жалеть – этому учатся годами, а иногда и всю жизнь. Сорок пять минут Ольга Николавна говорит о Лене, взывая к нашему состраданию. Три четверти часа она учит терпению и любви. Это ускоренный курс. У Ольги Николавны мало времени.
Таня Петрушина – надоедливо активная пигалица – всегда знает, что нужно другим. Теперь она берет в школу две линейки, два карандаша, два ластика. Все в двух экземплярах: для себя и для Лены. В семье Ларицких расходы на школьные принадлежности не предусмотрены. Таня следит за Леной, помогает с домашним заданием. Тупая отстраненность в Лениных глазах постепенно уходит. Она становится похожей на нас. В нашем классе нет ни двоечников, ни изгоев. У нас все равны.
Почему грымза? Потому что Екатерина Васильна – это не человек, не женщина, не учитель. Это красноволосое чудовище, окопавшееся на третьем этаже, в тридцать втором кабинете. Нам так кажется. Особенно тем, кому с трудом удается найти корень из трехзначного числа.
Екатерина Васильна говорит зычным, раздражающим голосом, нещадно ставит тройки и двойки. Бездарных учеников называет дураками, а старательных и смышленых не ценит. Мы часто жалуемся на нее классной.
У Ольги Николавны мягкие льняные волосы и васильковые глаза. Она источает нежность, заботу. Но с теми, кто нас обижает, она не нежна. Ольга Николавна терпеливо выслушивает наши причитания и жалобы на красноволосую грымзу. Она мечется между третьим и первым этажами. Она пытается заставить грымзу полюбить нас. Ей не удается.
“Не я начала эту войну” – успокаивает себя Ольга Николавна и собирает с наших родителей подписи в согласие на уничтожение грымзы, лишенной педагогического дара и человеческого такта.
В учительской судачат. Иные исподтишка крутят у виска. Есть те, что откровенно ненавидят ее, – ради неблагодарной поросли готова растоптать коллегу, испортить климат в учительской. Но Ольга Николавна прет. Ее не остановить. Вот уже созвано собрание. Грымза на скамье подсудимых. Ее обвиняют в несправедливости и некомпетентности. Но дают последний шанс: открытый урок.
Екатерине Васильне под шестьдесят. Ее уже лет тридцать никто не попрекает, а тут такое. Она берет всю свою силу в кулак и на открытом уроке метаморфируется в престарелую Мэри Поппинс. Удачный образ. Екатерина Васильна строга, справедлива, за правильный ответ одарит улыбкой, за ошибки слегка пожурит.
– Ну скажите, Екатерина Васильевна вела сегодня урок так же, как и всегда? – Молчание. На лице Грымза каменная улыбка. – Или не так? – мы молчим. Екатерина Васильна улыбается. От грымзиной улыбки мурашки по коже.
– Как всегда – раздается несколько робких голосов, к ним добавляются и остальные. Почти весь класс поддерживает Екатерину Васильну – ту, которой наша классная объявила войну, – первую и последнюю войну в своей жизни. Ту, из-за которой Ольгу Николавну вот уже неделю в учительской обдают холодом и презрением. Но грымза большая и сильная. Мы – маленькие и зависимые.
Предательство она нам простила. Но после мы ее не видели. Мы здесь ни при чем. Чтоб воевать с грымзами, прошедшими огонь и воду советской педагогики, нужно иметь толстую кожу и здоровое сердце. У нее не было ни того, ни другого.
На место Ольги Николавны, уволившейся по болезни, пришла Федякина. Не помню ее имени. Тетка с мучнистым лицом, выполнявшая свою работу механически, без лишнего пыла. В нашем классе снова появились изгои и двоечники. Как и полагается.
Она умерла в мае. В те дни, когда страна нехотя готовилась к празднованию Дня Победы. Новость о ее смерти не вызвала во мне ни жалости, ни чувства утраты. Только странное любопытство – смерть подростками представляется чем-то далеким и нереальным, а потому не пугает, а влечет. Об учительнице, интересовавшейся мною больше, чем мои родители, я быстро забыла. Мне казалось, что забыла.
Смутные девяностые и тот беспокойный злой город я давно отправила в дальний ящик своей памяти. Но в последнее время то и дело заглядываю в него. Образы одноклассников давно истлели. Рому разорвало метановым взрывом, когда он в очередной раз спустился в забой. Лена приняла эстафету из родительских рук: произвела на свет троих детей в перерывах между запоями. Таня стала учительницей, ведет историю в том классе, где учится сын погибшего шахтера-двоечника. Говорит, мальчик безнадежно туп. Остальных не помню. Они мне неинтересны.
Загрузка...